— Извините, сержант. Мы не можем помочь вам. Это ударный крейсер Десятого легиона «Веритас фе…»

— У нас на борту несколько ваших собратьев и воинов Гвардии Ворона. Мы многих потеряли, чтобы спасти их. Разве это ничего не значит?

— Наш примарх с вами?

Долгое томительное молчание.

— Нет.

— Тогда мне жаль…

— Три легиона сражались здесь за Императора. Теперь им грозит истребление. Вы хотите, чтобы их бросили, а об их жертве забыли? Хотите подарить предателям абсолютную победу? Чтобы не осталось свидетелей того, что свершилось сегодня на Исстване V?

Аттик выругался. Он проклинал Кхи’дема. Он проклинал всю Галактику.

— Рулевой, курс на перехват. Подберем их.

Он ненавидел ту часть своей души, которая возрадовалась этому решению. Ее он тоже хотел бы заменить бионикой.

«Веритас феррум» приближался к «Громовым ястребам», а с обоих боков к нему на перехват шли гигантские линкоры Сынов Хоруса и Детей Императора. Петля сжималась вокруг Железных Рук.

«Веритас» притормозил всего на несколько секунд, чтобы подобрать два штурмовых катера, и в этот момент предатели открыли огонь. Створки ангаров правого борта еще закрывались, когда торпеды ударили по левому. И без того жуткие повреждения корабля стали поистине катастрофическими.

Грохот одних взрывов накладывался на эхо других. Аттик чувствовал раны своего корабля через командный интерфейс, словно это ему самому кривым ножом полосовали ребра. Сиренами мостика «Веритас» кричал от боли.

Но у Железных Рук еще оставался путь побега. Аттикус с силой ударил кулаками по поручню кафедры и взревел:

— Вперед!

И «Веритас» рванулся вперед. В его боку зияла огромная рваная пробоина, сквозь которую космос высасывал из корабля воздух, пламя и крошечные фигуры в доспехах. Крейсер содрогнулся от еще одного торпедного попадания.

Гальба навис над консолью, словно сами экраны были его врагами.

— Пожар распространяется, капитан. Потери — свыше сотни легионеров.

— Во много раз больше, чем пассажиров на тех «Громовых ястребах», — в Аттике клокотала ярость. — Лучше бы нашим гостям стоить этих жертв.

И в этот момент он ощутил, как ярость каленым железом выжигает из его сущности последние крупицы сострадания — слабости, от которой он избавился слишком поздно. И теперь, когда перед его экипажем остался лишь один отчаянный путь, холодное мрачное спокойствие овладело Аттиком.

— Прыгаем.

Гальба уставился на капитана.

— Но ведь корпус поврежден…

— Прыгаем. Сейчас же.

Вспыхнув, заработали варп-двигатели «Веритаса». Истерзанный кровоточащий корабль разорвал ткань реальности. Стоя на мостике, Дурун Аттик думал о будущем — безжалостном и непредсказуемом, как и он сам.

ДЖОН ФРЕНЧ

РАССЕЧЕННЫЙ

— Когда мы его освободим?

Это были первые слова, которые Крий услышал, очнувшись в тюрьме своих собственных доспехов. Голос был низким и глубоким, словно шум накатывающих на скалы волн. В ожившей вокс-системе шлема потрескивала статика. Но глаза по-прежнему застилала тьма.

— Когда доберемся до края солнечного света, Борей, — отозвался второй голос, который прозвучал чуть поодаль, но все равно близко.

— Он что, тогда очнется? — спросил первый голос, принадлежащий тому, кого назвали Бореем.

— Возможно.

По позвоночнику Крия пробежал слабый разряд электричества. Он ощущал, как в системы доспеха понемногу поступает энергия, но ее все же было недостаточно, чтобы двигаться. Конечно, в этом и состояла проблема. В таком состоянии броня была самой настоящей тюремной камерой. Оптоволоконные жгуты парализованы. Сервосистемы заблокированы.

«Я больше не в Кхангба Марву, — подумал он. Воспоминания о долгих месяцах безмолвия в самой большой тюрьме Терры вспыхивали и угасали по мере того, как обострялось восприятие. — Больше меня не сковывают цепи под горой». Кожей он ощущал электрический пульс вибрации доспеха, ровный и неспешный.

«Я на борту корабля», — догадался он.

Большую часть жизни он провел, странствуя меж войнами средь далеких звезд, и ощущал тягу судна так же отчетливо, как и биение собственных сердец. По крайней мере, это чувство было ему знакомо прежде, чем его вернули на Терру, и еще до того как Крий, лорд Кадорана и ветеран двухвековых битв, стал легионером Железных Рук воинства Крестоносцев.

Прежде, чем его позабыли.

В глазах просветлело, побежали голубоватые цифры. Попытавшись сфокусироваться на прокручивающихся данных, он обнаружил, что не может этого сделать. Болели сочленения плоти и аугментики; скрамблер, с помощью которого его смиряли кустодианцы, замкнул половину соединений.

Он решил конкретизировать ситуацию, в которой очутился. Никакого оружия, кроме собственного тела. Невелика проблема, вот только он не мог контролировать собственный доспех; похоже на то, виной тому нехватка энергии. Аугментика далека от оптимальных параметров. Даже если у него получится восстановить контроль над броней, его боеспособность составит лишь пятьдесят девять процентов. И это в том случае, если на нем не будет никаких оков.

«Не забудь, что ты стал староват для передовой еще до того, как был отправлен на Терру, — пронеслось в голове. — Нельзя не принимать этого в расчет».

Далее вставал вопрос, кто его враг. Он припомнил голоса, которые слышал, произвел ментальный анализ их высоты и интонаций. Никаких звуковых признаков кустодианцев, к тому же диапазон голоса выходил за пределы человеческого — глубже и явно порожден мускулами и тканями, несвойственными смертным. Вывод с минимальной вероятностью ошибки — космодесантники.

Значит, у него сменились тюремщики. Но почему?

«Не имеет значения — вполне достаточно того, что они космодесантники. Даже если я смогу двигаться, все равно, скорее всего, проиграю», — решил он.

И тогда его затопила волна ненависти к тем, кто предал Императора и пленил, но в первую очередь он испытывал отвращение к собственной слабости. Не должен он был позволить себе до того ослабеть, чтобы сделаться лишь номинальным руководителем; не мог он позволить себя пленить; ему нужно было быть вместе со своим кланом и легионом и сражаться с предателем Хорусом. Ему надо было…

Крий прервал ход размышлений, обуздав мысли, и дал возможность жару гнева затопить себя, при этом не притупляя логику.

«Пусть ведет меня истина железа», — пробормотал он про себя.

Что-то царапнуло по шлему. Он замер. Изготовившись к действиям, напряглись мускулы. В районе шеи зашипел газ. Щелкнули затворы, и с него сняли шлем. В глаза хлынул свет, ненадолго затуманив взор; затем зрению вернулась ясность.

Его взгляду предстало широкое лицо: гладкое, мускулистое, загорелая кожа, покрытая шрамами. Перед ним был один из лучших воинов Императора, космодесантник. Посреди головы воителя тянулась полоска коротко остриженных волос, темные глаза, не моргая, смотрели на Крия. Крий тоже смотрел на него — линзами цвета индиго, вживленными в лицо между усеянной шрамами плотью и хромированным керамитом. Оказалось, что сидит он на троне посреди выложенного камнем зала. Тело опутано цепями, соединенными с наручниками на запястьях, крепящимися к скобам в полу. В гладких черных стенах, отражая тусклый свет люмосфер, сверкали кристаллы. На стенах висели знамена, их золотые, черные и багряные полотнища обгорели и были пробиты пулями. Куполообразный потолок над головой украшала черно-белая мозаика — эмблема, изображающая сжатый кулак.

Космодесантник, который снял с Крия шлем, носил желтые доспехи, и на плече у него тоже была эмблема — крест. При виде его спокойной неподвижности Крию вспомнились изваяния у могил павших героев.